Вот теперь я увидела, что заплывший глаз — это не всё; по его походке, по тому, как он держал себя, становилось ясно — на нём живого места нет. Мне хотелось обнять его, но я побоялась, как бы сделать ему ещё больнее.
— Да. Но не сердись на него, пожалуйста. Это ранит его больнее, чем любой лакросс.
— Привет, — гудит Громила и трясёт мне руку. Глаза у него отвратительно зелёные, а пальцы сальные, как будто он только что сожрал целый пакетище чипсов. Я вытираю руку о брюки. Он замечает это. Вот и отлично.
— Могут забрать, — возразил я. — Если кто-нибудь узнает — точно заберут. Но ты же никому не скажешь, да?
Он даже не оглянулся. Только выскочив за порог дома, он остановился.
— Ты должен обо всём рассказать! Полиции, социальной службе — всё равно, кому-нибудь! Это твой дядя?