Недалеко находился колодец; вода была мутной, плохо пахла и вызывала понос. Там заканчивалась «пустая земля» и зарождалось плоскогорье хамады – с каменистыми урочищами, кустами травы и старыми руслами рек, которые тысячи лет назад, должно быть, стремительно несли свои воды к далекому Нигеру или еще более далекому Чаду. Хороший солдат – предполагалось, что они таковыми и являлись, – обязан выжить в подобных условиях, продержавшись столько времени, сколько потребуется.
Когда он понял, что дальше идти некуда и бесполезно пытаться взобраться по склону, он обернулся, и его не удивило, что лейтенант извлек из кобуры свой тяжелый табельный пистолет.
Они долгое время сидели молча, созерцая ночь, и он почувствовал, как его вновь охватило чувство покоя.
Лейтенант собрался что-то сказать, но тут один из солдат его перебил, жестом указывая в сторону солончака.
Это была самая тихая ночь. Не ревел ветер, бархатистые ноги дромадера, ступавшие по соли, не производили ни малейшего шума, а там, в центре необъятной себхи не было ни гиен, ни шакалов, которые бы выли, предъявляя свои права на добычу. Взошла луна – полная, яркая и чистая, – извлекая серебристое сияние из зеркала равнины, лишенной малейшей неровности. Силуэт мехари и его всадника являл собой ирреальное и фантасмагорическое видение, живое воплощение абсолютного одиночества. Возможно, ни одно человеческое существо никогда не было столь одиноким, как этот туарег на этом солончаке.
День за днем, по мере продвижения на север, он осознавал собственную ничтожность, хотя даже пустыне при всей ее громадности не удалось зародить в нем подобного комплекса за сорок с лишним лет жизни.