В груди гулко ухало. Вокруг было тихо, оттого удары сердца грохотали набатом. А в груди у Эли стояла жуткая, звенящая тишина. Тишина, от которой можно было оглохнуть.
Взгляд невольно зацепился за что-то пестрое. Я повернулся и увидел на одной из решеток забора повязанные ленточки, проволочки, веревочки. Остановился, сам пока не понимая, почему. Вернулся на несколько шагов назад, рассмотрел странный пролет забора внимательнее.
Мальчишка не ответил. Снова свернул, скрывшись за припаркованным у обочины грузовиком. Шаги его стихли.
— Ничего, Иваныч, — огрызнулся белобрысый. — Они уйдут, а мы с тобой останемся.
— Да я шучу, отец, — благодушно, но без тени улыбки успокоил пунцовый Женя. — Хлеба теперь ни у кого нет.
Пасечник перестал тренькать, насторожился.