Зверь только присел еще ниже. Теперь он почти полз, не отрывая взгляда от человеческого лица. Губы волка дрогнули, обнажая клыки – но Лаврентий мог поклясться всем святым, что эта звериная мина не была оскалом. Ухмылка. Настоящая ухмылка.
Лаврентий зажмурился, потряс головой – и резко открыл глаза. Изба бесследно и непонятно исчезла или ее вовсе никогда не было. Но нож, надежно лежащий в ладони, был, и яркий металл его лезвия не потускнел.
– А знаешь, красавица, не стоят сотни твои коровы-то. Разве лишь все шесть вместе – и то еще поторговаться можно. Хорошие коровы, да не стоят. Напрасно и хвалиться. Прощай, голубка…
– Никак, отец твой лешим был. Сам, чай, знаешь, мамка-то твоя не шибко разборчивая… Да ты не вовсе леший пока, тебе еще человечью жизнь надо дожить… хотя, может, и раньше возьмет тебя Государь. Государь-то, чай, рад-радехонек будет, когда ты в лес уйдешь, птичка-белка. Природный хранитель… охота в лес-то тебе?
– Да не… – возразил черный лохматый ямщик. – В уезде на этих скрипках, чай, и цыганы играют…
– Голодом сидишь, значит, а уставов навьих не нарушаешь?