– Оленушка, – сказал он самым сердечным тоном, – благодарствуй, милая. Ты моему другу помогла – я тебе тоже помогу, чем смогу, только позови.
Софья Ильинична сидела поодаль, на краешке стула и смотрела на Федора. Отблески огня оживляли ее лицо, пухлое, бледное и помятое, горели в глазах, придавая им несколько лихорадочный блеск. На Софье Ильиничне был беленький пеньюарчик в маленьких игривых букетиках; который раньше очень нравился ей, а теперь казался пошлым и нелепым – и она стыдилась его и жалела, что его надела.
– Гоже как, – пробормотал Прохор с мечтательной улыбкой. – Ишь ты, песня-то и вовсе незнакомая, а гоже… На голос-то как? Как поют-то ее?
– А что, Марфуша, ты так и домой пошла, а его во ржах оставила?
Лаврентий вернулся в деревню, когда небо едва начало светлеть.
– Ишь ты, – пробормотал себе под нос. – Цыган рыжий… любопытственный… бывает же…