Ксенофилиус перешёл к подносу, который Эрмиона сумела осторожно пристроить на один из заваленных хламом столов.
Его лицо было огромное, лоснящееся, розовое, заклинание Эрмионы исказило каждую его черту. Чёрные волосы отросли до плеч, по подбородку — тёмная тень. Если бы Гарри не знал, что это именно он здесь стоит, он бы удивился, кто это надел его очки. Он решил молчать, уверенный, что голос тут же его выдаст; и он по-прежнему старался не смотреть приближающемуся Драко в глаза.
— Магглы, продолжающие терпеть несчастья, остаются в неведении относительно источника своих страданий, — говорил Кингсли. — В то же время, до нас доходят вдохновляющие нас правдивые рассказы о волшебниках и ведьмах, рискующих собственной безопасностью, чтобы защитить магглов — своих друзей и соседей, часто даже без их ведома. Я бы хотел призвать всех своих слушателей последовать их примеру, хотя бы наложив защитные чары на маггловские дома на вашей улице. Подобные простые меры могут спасти многие жизни.
— То есть? — спросил Рон, но Гарри всё понял. Нарисованный Финеас Нигеллус мог путешествовать между своим портретом на площади Мракэнтлен и тем, что висел в кабинете директора в Хогвартсе, круглой комнате на самом верху, где прямо сейчас, без сомнения, сидел Снэйп, торжествующий обладатель дамблдоровской коллекции тонких волшебных инструментов из серебра, каменного Думоотвода, Сортировочной Шляпы и — если его куда-либо не унесли — меча Гриффиндора.
— ТИХО! — крикнул Роул, его палочка коротко вспыхнула, и Хагрид замолк.
— Ты всё ещё зол на меня, да? — сказала Эрмиона; он посмотрел на неё, увидел в её глазах свежие слёзы, и понял, что, наверное, у него на лице отобразился его гнев.