– Ты очень смешной, – и все-таки засмеялась осторожно.
Дожидаясь этой самой милиции, он ушел на лестницу и сел на ступеньку, рядом с прикрученной сигаретной банкой, издававшей немыслимую вонь, и курил, и заставлял себя не думать ни о чем.
Федор Греков был левшой – впрочем, не совсем. Он очень гордо рассказывал всем, что у него “право-левая симметрия”, и с ложками и вилками он хорошо управляется обеими руками.
Стало грустно и заломило в висках – да что за козел работает под этот самый “Рамштайн”! Сейчас она ему устроит. Или им. Сейчас она всем устроит!
Солнце сияло. Машины, вымытые по случаю внезапно наступившей весны, сверкали чистыми боками. Глазам было больно и приятно. Троепольский считал повороты очень старательно, шевелил губами – ему было так страшно, что нечто неопределенное мелко и пакостно тряслось то ли в груди, то ли в животе.
Троепольский решил, что прибыл майор Никоненко, чтобы посадить его в тюрьму. А что такого?