Федина смерть все упрощала – во много раз, но мать не должна об этом знать. Лере было жалко своего непутевого дядьку, ночью она даже поплакала потихоньку, чтобы никто не услышал, но подлая мысль, что он ни за что не дал бы ей жить так, как она собиралась, перевешивала все остальные.
– Валяй, вызывай!! – в пространство рявкнул Троепольский, потому что так и не видел того, кто кричал на него, и кричавший испуганно примолк.
– А у меня один макет вообще накрылся, представляешь?
Фиолетовый с золотом окурок оказался в банке – один-единственный. Троепольский посмотрел на окурок, и его сильно затошнило, как тогда, в Федькиной квартире. Он стремительно поднялся с корточек, перешагнул через окурки и дернул на себя оконную раму. Посыпалась какая-то труха, скрученные лепестки старой краски полетели шелестящим дождиком, он дернул еще раз и открыл.
Почему-то он ожидал увидеть хаос и разрушения, как после налета, но все было в порядке – как всегда. Только серый ковролин в двух местах был заляпан кровью – большие, темные, еще не остывшие капли. И очки валялись, вернее то, что от них осталось. Троепольский подобрал очки. Ему казалось страшно важным, чтобы Полька их не увидела.
– Ужас какой, – пробормотала Лера. – А это… правда не вы?