Он сел, раскрыл портфель. Трофименко курил, стряхивая пепел на асфальт.
— Подходи, третьим будешь. Я угощаю, — Мокин рыгнул и стал выписывать лимонной струёй на ржавом железе кренделя и зигзаги. Струя Кедрина — потоньше и побесцветней — ударила под загнувшийся край листа, в черную, гневно забормотавшую воду.
Прохоров задернул шторы. В комнате стало сумрачно. Притворив дверь, он снял с комода зеленый баллончик аэрозоля «Хвоинка» и стал распылять над столом.
Дверь неслышно отворилась, две пары грязных сапог неспешно шагнули через порог и направились к столу.
— Я русский, — прошептал он и слезы заволокли глаза, заставив расплыться и яблони и забор, и крапиву.
— Да чем же она хороша? — прижав трубку плечом к уху, полковник закрыл лежащее перед ним дело, стал завязывать тесёмки.