Все испортил Иннокентий Павлович. Он громко завопил в доме и добился-таки своего: на вопли обратили внимание, сначала Сашка, потом Мышильда, потом и мне нельзя уже было глухой прикидываться без того, чтобы Клей не начал беспокоиться о моем здоровье.
— А вот когда стрельбу-то открыли, и случилось. Сосед говорит, в баллон угодили, он, мол, и взорвался. Про баллон не скажу, но полыхало будь здоров. Ленка-то выскочила, а хахаля ее в доме и не оказалось. Сгорел дом до головешек, пожарные приехали, а тушить нечего. Так вот перетаскали добрые люди, что взять можно было, да бульдозером мусор сгребли, чтоб детишки не лазили. И поросло все крапивой.
— Ладно, кончай. Ты ведь за деньгами возвращалась. Где они?
— И правильно, — взглянув на часы, кивнула я. Часы показывали без десяти минут пять, и за одно это Михаила Степановича следовало лишить обеда.
— Да, — со вздохом согласилась я. — Придется ночью самой заступать.
Мы мечтательно воззрились на потолок, перевели благодарный взгляд на хозяина и приналегли на закуску. Несмотря на это, мыслительные процессы во мне продолжались, из головы не шло наводнение 1837 года.