Мудрецы насыщались молча, степенно, сдерживая себя, Колоксай крепился недолго, в дальних походах приходилось и голодать, он как всякий воин умел наедаться про запас, сейчас он делал эти запасы как хомяк, как медведь, которому до весны только лапу сосать.
Голос его сорвался на крик. Горло сжало, он закашлялся, на глазах выступили слезы.
— Наверняка, — согласился Семизал равнодушно. — Какого-то раба Сосику решил наказать таким образом... Что ж, кто-то бросает в яму к голодным псам, кто-то сажает на кол, а Сосику предпочитает топить, чтобы корни его болотных лилий получали корм из разложившихся трупов. Пойдем в дом?
— Лучше, — согласился Олег. — К тому же сам себя не чувствуешь свиньей. Да и поддержка от народа...
— Бескиды, — прохрипел он, перед глазами мутилось, — я рассчитал правильно... Держись, трус!
Пояс ослабел, пришлось проткнуть еще три дырки, потом настали холода, он однажды проснулся, наполовину засыпанный снегом. Едва поднялся, дрожь сотрясала так, что кости стучали, как в тонком мешке, и грозили выскочить наружу. Правда, снег вскоре растаял, но Олег впервые заметил, что листья не только пожелтели, но шуршат не на ветках, а под ногами.