Доспехи, надетые на нем, выглядели более чем на сотню рублей. Его послужильцы красовались доспехами поплоше, но они тоже тянули рублей на пятьдесят каждый, если не больше. Оружие Андрея и людей его также тянуло еще на сотню.
– Вот ты, – снова отец Афанасий обратился к тому же сотнику, – тех коней отдал. Но есть ли у тебя прибыток с них? Могут ли тебе вернуть тех коней?
– Но и у последнего подлюки нашего, каков он ни есть, и у того, братцы, есть крупица русского чувства. Даже если спит оно. Даже если бессовестной натурой его загнано в дальний угол, забитое, забытое и заплеванное. И проснется когда оно, то ударит он горемычный о полы руками. Схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизнь свою. Готовый в муках искупить позорное дело!..
– О чем думаешь? – спросил Аким, спустя, наверное, полчаса этой медитации Андрея. – Может быть ляжешь? Завтра будет сложный день. И нам еще этих, – махнул он рукой, – выводить к месту засады.
Реальный Иоанн Васильевич не имел склонности к быстрым, спонтанным поступкам. Вот и сейчас, получив новую порцию сведений, вернулся к давно и тщательно «обсосанным» вопросам. Начав обдумывать их по-новому. И с каждым новым фактом слова Нектария ему казались все менее и менее безумными…
– Прикажешь – поеду. Но если можно, я бы тут лучше остался.