Люди зашумели, Бертье звонко и неподобающе громко для церкви кричал: Виват. Но кавалер не слышал ничего больше.
А сам идёт к стражнику, склоняется над ним, и с пояса его нож вытаскивает.
– Так южное поле много к их дому ближе, – пояснил Куртц, – хотя тут урожай знатнее будет.
– Зачем же брать плохих? – Не понимал Волков.
– Дорогой мой Эшбахт, отчего же ей быть богатой, если земля ваша это предгорья. Камень повсюду, овраги от весенних вод. Но доход она может давать, всегда давала, хоть и не большой.
– Прекраснейшая из добрейших, госпожа Брунхильда, дозвольте отвечу вам я, вместо господина кавалера: Люди, что мужики, что солдаты, знать должны твёрдо, что за такой проступок как воровство, кара будет жестокой. Иначе, не быть дисциплине, не быть закону. И уж поверьте, в солдатском обществе, вор ещё порадуется такой мягкой участи, как повешенье. И господин кавалер наш, не жестокосерден, я бы того вора, что нанёс мне столь тяжкий ущерб не повесил, я бы его сжёг.