И в тоне, и голосе его уже не было и сотой доли той любезности, с которой говорил он с Брунхильдой.
– Клянёшься не замышлять против дома моего, людей моих, замков моих? Не служить врагам моим?
– Вон, бродит одна,– сказал Сыч, спрыгивая с лошади.
– Вон пошёл, – заорал он как можно более громко.
Максимилиан отбежал от полена, и Волков поднял оружие, прицелился. Нажал спуск. Колёсико завертелось с бешеной скоростью, с писком высекая живую струйку белых искр прямо на полку с порохом. И не успел бы он сказать бы слово, как пистолет звонко бахнул. Палено качнулось и упало.
Сыч был прав, и как только приблизились всадники, Волков понял, что пред ним человек важный. Все трое были при железе, хотя и без доспеха. На первом из них, коему не было ещё и сорока, была золотая цепь, и конь его стоил не меньше, чем конь у Волкова самого. А этого коня Волкову Брюнхвальд добыл, отняв его у форейтора Рябой рут.