Он подаёт ей руку, нехотя. Она пытается ему в глаза заглянуть, а он голову опустил, отворачивается. Подлец.
– Всё позади, монсеньёр, – отвечал Волков и понимал, что эти вопросы не просто вежливость. Из уст курфюрста они звучали как тёплое, человеческое участие. И от этого он ещё больше проникался приязнью к архиепископу. – Сейчас уже здоровье моё хорошо.
Когда Игнатий запер ворота, она вернулась в дом, села у камина за стол, поставила перед собой шкатулку и открыла её. Там лежали всего две вещи, два флакона. Один красивый: то было зелье возбуждения, то зелье, что у мужей порождает страсть. И второй флакон, флакон кривой, из плохого стекла. То было зелье затмения, то зелье, что у человека отбивает память. Так отбивает, что не может он вспомнить, что с ним было вчера вечером и днём. Совсем не может.
– Мастер дома ли? – Громко произнёс Волков. – Скажи, заказчик к нему. Примет или нет?
– Мне о том не ведомо,– отвечал сержант, – пьян он был, валялся в кабаке два дня, пока кабатчик стражу не позвал. Сказал, что деньги за пиво не платит. Стража учинила розыск, он и сознался, что беглый от вас. По суду велено вернуть вам его.