– Прощает она, – кавалер невесело усмехнулся, ему через неделю нужно будет жалование людям Брюнхвальда платить, и уж они его не простят, да за постой в таверне, деньги нужны, монахи то жрут, как не в себя, он вздохнул и сказал,– навет есть большой грех и преступление. Клеветников надобно покарать!
– Да из-под мошонки его текла, и текла, текла и текла. Думала, сдохнет, а он здоровый как бык, жив, и жрать просит.
– О Господи, да за что же,– завыла толстуха, – это они меня подбили на клевету.
– Экселенц, что, опять, вшивоту местную будем уму разуму учить?
Но ни Сыча, ни Брюнхвальда не пугала, Сыч с недавних пор боялся господина своего больше, чем всех ведьм вместе взятых, а Брюнхвальд вообще слово «страх» позабыл. Давно уже.
– Так не завали меня, – мялся молодой монах. – Может, и без меня обойдутся.