– Ходкевич, пожалуй, что и нет. А вот за Владислава Сигизмундовича я бы не поручился.
Пока мы так беседовали, появился наш эскулап в забрызганном кровью кожаном фартуке и в сопровождении ученика, тащившего сумку с инструментами. Изобразив поклон в мою сторону, он наклонился над девушкой и, взяв ее за запястье, принялся считать пульс. Затем, расстегнув кунтуш и завязки на рубашке, приставил к ее груди ухо и попытался прослушать.
– Пирогов ему жена завернула… – продолжает бубнить чернобородый, – а я уж и забыл, каковы они на вкус бывают!
– Спасибо, успокоила, – засмеялся Никита, потом, оборвав смех, серьезно спросил: – Сестрица моя милая, а с чего ты взяла, что он тебя выберет? Ведь если смотр случится, со всей Руси девиц привезут, молодых да пригожих, в шелках да бархате и узорочье богатом…
– А как же молебен об одолении супостата?
Бояре, кряхтя и охая, начинают расходиться, и только избранные, так называемый малый круг, через малое время собираются в моем кабинете. Самый старший из них по возрасту – Иван Никитич Романов. Он же самый знатный, потому как принадлежит к старомосковской знати. Во время выборов царя он был сторонником моего безвременно умершего шурина, а после его смерти стал моим. Находящегося в плену у поляков брата Филарета он недолюбливает и даже побаивается, и в этом смысле он самый верный мой сторонник.