А лист-то подходил к концу. И почему-то меня это несказанно тревожило.
Мать мнет платок. А потом берет с алтаря клинок, которым проводит по запястью. И кровь льется на алтарь, чтобы уйти в камень.
В конце концов, в доме хватит места… только место в нем и осталось. Но… огромный короб радио Гюнтер самолично полирует. Он аккуратен, осторожен и прилично равнодушен, будто ничего-то особенного в доме не произошло. Как знaть… Главное, что утром следующего дня я вздрагиваю от громкой бравой музыки гимна. Откуда… впрочем, гадать нет смысла. Позевывает, прислонившись к стене, так и недоуматеренный Вильгельм. Привычно прячется в тени Монк, а Гюнтер стоит, сцепив руки на груди. На глазах его блестят слезы, а взгляд затуманен.
Тишина. Молчание. Я вижу, как бьется кровяная жилка на шее ее.
Диттера я отыскала там, где и думала – в участке. Признаться, городок у нас не то, чтобы тихий и вовсе избавленный высшими силами от преступности, как явления, скорее уж преступления, которые имели место быть – все ж натура человеческая неизменна – не требовали серьезных усилий для их раскрытия.
– Он держался так, будто знал, что лучше всех… это ему ещё бы простили, – Диттер снова сел на диванчик и книгу взял. – Хуже всего, что он и был лучше всех… во всем… в учебе… на практике… в службе… я вечно во что-то вляпывался, а Вильгельм…