Широкая ладонь ложится на грудь Диттера,и Вильгельм хмыкает.
– На шее eе было ожерелье из золотых монет. На первый взгляд они казались обыкновенными, но после, когда кто-то додумался приглядеться, то понял, что на монетах выбит вовсе не портрет императора…
– Предлагаешь, надо было позволить убить себя? – старуха приподняла бровь. – Я ведь чуяла, что неспроста все… она меня травками поила… небось, если б не травки, я бы сразу разобралась… затейники, вздумали меня сумасшедшей выставить… сделали безголовой старухой.
Дом казался оскорбленным. И я чувствовала его недовольство. Да, ему случалось видать всякое, и порой происходившее явно выходило и за рамки морали,и за рамки законности, но… все это было сдержанней. Достоинство. И разумность. А это…
– Убийца! – охотно подхватила кузина. – Помогите… помогите мне…
Сомневаюсь. Но тьма искушает. А потому… отозвать ее куда сложнее. Она не хочет уходить, она цепляется за столовую, оставляя ошметки теней. Она дрожит и пытается остаться, липнет к рукам, обвивает ноги. И я позволяю ей задержаться. Ненадолго.