Старший постельничий угодливо кивает и тут же бросается вон. Через минуту слышно, как он сочным басом раздает распоряжения слугам, и в архиепископских хоромах начинается суета. Обернувшись, вижу перед собой Михальского. Мой телохранитель, как всегда, подтянут и щеголеват. Лишь в уголках глаз заметна затаенная печаль. По какой-то безмолвной договоренности мы с ним не говорим о его последней поездке на родину. Хотя я знаю, что там случилось, и он тоже знает, что мне все известно.