С тех пор видел Федор Алену только в церкви. Боярышня приоделась и ходила теперь не в простеньком сарафане, а красивом атласном летнике и душегрее. На ногах у нее вместо поршней были красные сапожки, а на девичьем уборе блестел скатный жемчуг. Помимо тетушки, сильно сдавшей в последнее время, рядом с ней всегда были мамки и другая прислуга, так что и подойти к такой красоте Федору было немыслимо. Только в последний вечер перед отъездом парень, собравшись с духом, попытался пробраться к знакомому терему, чтобы перед разлукой хоть одним глазком взглянуть на лишившую его покоя девицу, но ничего, кроме конфуза, из этого не вышло, потому как сторожа его заметили и подняли тревогу, отчего парню пришлось бежать как зайцу, застигнутому собаками. Именно поэтому новик явился домой поздно, выспался плохо и сейчас, согревшись под шубой, придремывал, слушая вполуха негромкий говор дядьки Ефима.