— Извини, — сказал, расправляя ткань, — мешаю тебе.
Меня передернуло от страха — удалось, наконец, представить…
Эту улыбку я пронес через весь полет и даже сквозь зал Шереметьево к такси я так и шел — с улыбкой.
— А вот и нет, — оперативница посерьезнела, — уже нельзя. За тобой — люди. Пусть немного, но уже есть.
— Ага, — согласился покорно, — Валевска, она самая. Любовница Наполеона.
— Черт, — сказал папа, смахивая пальцем из угла глаза слезу, — неудачно-то как… Во всех смыслах. Я как раз собирался с тобой на каникулах серьезно обо всем этом поговорить.