— Сорок пятая или двести тридцать девятая?
Зря я опасался — ужин шел по-домашнему расслаблено.
Женя шла сразу за моим вступлением, задавая общий тон нашей программы. С трудом, не сразу, но мне удалось научить девушку входить в состояние контролируемой ярости — помогли старые фотографии из ее семейного альбома, да глуховатый рассказ седой как лунь прабабки о шевелящейся над расстрельным рвом земле. На репетициях, перед выходом, взгляд Жени теперь проваливался на глубину, ранее ей недоступную, и что-то она там видела такое, отчего на сцену ступала уже незнакомкой. Жар, что стеной вставал в ней в такие моменты, мог обескуражить невольного наблюдателя.
Дверь закрылась, и торопливого шепота вслед — "наше дело правое" — Марио не услышал.
Это было для меня неожиданным. Я представлял, по воспоминаниям доживших соратников, намерения Андропова относительно переустройства СССР в начале восьмидесятых, но не подозревал о наличие таковых уже в семьдесят седьмом. Мне всегда казалось, что именно в предстоящие годы Юрий Владимирович постепенно перерастет рамки Комитета и самоозадачится вопросами социально-стратегическими — недаром же в восемьдесят первом, после смерти Суслова, именно его выдвинули на идеологию: созрел, наконец. Сейчас же выходило, что он уже проделал хотя бы часть этой работы.
Я притиснул ее к себе посильнее и ткнулся губами куда-то в темя. Так мы на какое-то время и застыли. Мне было сразу и горько, и радостно, и легко — словно я только что взял какой-то очень важный рубеж.