"Нет, не было…" — решил в итоге, — "в туалет, что ли, отходила? Или пришла строго за час до окончания тура? Тогда меня спасла скорость решения задач…"
То было позавчера. Вчера же, сразу после школы, еще до неожиданной встречи с Софьей, я побежал в универмаг за бельем на девочку-подростка. Оно было, и вполне приличного качества, но в соседнем отделе я обнаружил советскую кулирную гладь с эластаном и, не удержавшись, купил сразу четыре метра. Вечером долго колдовал над выкройками, пытаясь на глазок угадать размеры, и строчил в своей комнате до полуночи. Мне нравилась эта спокойная работа руками — под нее хорошо думалось.
"Как же я это сразу не сообразил, как?!" — я всерьез огорчился своей недогадливости, — "это ж все, совсем все меняет… Дурак… Зачем я к Чернобурке сам в пасть полез!? И что ж такое ЦРУ обо мне знает, что прицельно ищет в английских школах и на математической олимпиаде? Это же очень, очень горячо", — и тут холодный озноб пробил меня еще раз, уже не во сне, а наяву, — "Гагарин!"
Она дернулась было что-то говорить, но изо рта вырвался только длинный всхлип.
— Это все пьяный воздух советской беззаботности и детства… Все, буду взрослеть… — отчего-то бормотать это обещание в тишину чердака было еще можно, а вот думать об этом про себя — невыносимо тоскливо и, даже, жутко, словно я хоронил себя живьем.
Подействовали, скорее, не слова, а резкая перемена тона. Недоверие, выморозившее было его глаза, сначала пошло разводами, теряя монолитность, а потом и вовсе вдруг скользнуло куда-то вглубь зрачков.