Всю следующую неделю – Лариса была на работе – он ходил в музей, как на службу. Смотрительницы даже привыкли к молчаливому мужчине в форме, который, бывало, по часу смотрел то на одну, то на другую картину. Сперва спрашивали, не нужна ли помощь, но он вежливо отказывался, говорил, спасибо, он просто смотрит и пытается понять. Что именно понять – неизвестно, в подробности он не вдавался.
Он тяжело вздохнул, встал и протянул руку на прощанье.
– В больнице, – живо придумал он. – А что такое?
– Пока я пытался отделаться от этой троицы, в кустах завопили, – сказал он. – Жутким каким-то голосом, но это точно была не Лариса, мужчина кричал. Потом другой. Мои трое опешили, потом решили добить меня, но не успели: на меня сзади прыгнула собака и повалила. И, кстати, очень вовремя, потому что не рухни я мордой в снег, то арматурой мне прилетело бы по лицу наотмашь, а не вскользь по лбу. Но это я уже потом понял… Дальше я пытался встать, слышал, как рычит собака, а эти трое вопят. Ничего толком не видел: темно, лицо снегом залеплено, глаза кровь из ссадины заливает. Потом Лариса меня позвала, и я кое-как поднялся, а она выбралась из кустов в драной куртке, в крови вся…
– Чего меня искать? – мрачно спросила та и села. – Вот она я. Так вы кто такие-то?
– Ну ты еще скажи, что это я заменила паркет на линолеум, вмуровала в стену дверцы, заклеила все это древними обоями и подкинула в вентиляцию пару дохлых крыс, чтобы завладеть твоей жилплощадью, – ядовито сказала Лариса. – У тебя в самом деле крыша начала протекать, Серый, от безделья и одиночества, понимаешь? Еще немного, и ты бы взбесился!