К назначенному месту Маса шел порхающим шагом, в груди трепыхала крылышками разноцветная бабочка. Это и есть любовь, думал он. Вот, оказывается, какая она. Совсем иная, чем я воображал.
Когда стало светло, выяснилось, что пассажиры хоть и помалкивали, но смирно не сидели. Вели себя все странно.
Они вдвоем взялись за спинку кресла – Чернышев тоже стоял на ногах нетвердо. Покатили.
– Крошкин, долго еще твои телефонистки будут путать ВеЧеКа и Чеквалап? У нас тут аврал, судьба революции решается, а мне через раз звонят: «Это Чеквалап? Чрезвычайная комиссия по снабжению валенками и лаптями?» Собери своих дур и вколоти им, что такое ВЧК… Сам знаю, что из Питера переехало много новых учреждений, к названиям никто не привык. Но наше учреждение с другими пусть не путают. Гляди, Крошкин. Еще один звонок про валенки, и я твою башку в валенок засуну, понял?
– Ба, господин драматург! – сказал звучный голос. – Как вас… Фандорин? Давненько не показывались.
Капитан раскланялся с японцем, который, в отличие от Моны, явно был рад визитеру. У Масы про августовские приключения осталось самое приятное воспоминание, и он сейчас был похож на собаку Павлова, перед которой зажглась лампочка.