Когда мне указали мое место и после долгих попыток удалось принудить орнипанта сесть, я просто выпал из седла на песок. Дрожащие от усилия ноги не могли удерживать меня, а в голове все кружилось. Я лишь сумел – прежде чем рухнуть снова, – отвязать баклагу.
Только переливчатый свет, который через миг-другой исчез, а в том месте вспух пузырь разорванного воздуха, который внезапно лопнул и раздался во все стороны, освобождая ураганный ветер.
Но изменилось и еще что-то. Что-то такое, что остается незаметным.
Только на третий день что-то изменилось. Я научился сидеть свободнее, расслабил пальцы, сжатые на ремнях, и даже осмеливался тянуться к нужным мне вещам, повешенным на боках орнипанта. Или осторожно заползать под паланкин. Тошнота появлялась реже. Оказалось, что для того, кто был всадником, нет разницы, сидит он на птице, коне, драконе или буйволе. Нужно просто-напросто привыкнуть.
Внутри было мрачно и холодно, лишь через дыру в потолке врывалось немного света. Низкий стол посередине и лавки вдоль стен были сделаны, как и само здание: из высохшей в камень глины, смешанной с соломой.
Они не носят красно-черные татуировки на руках и лицах, у них нет зачесанных к затылку, пропитанных дегтем косичек. Под очковыми наносниками шлемов и угловатыми нащечниками видны коротко подрезанные бороды.