Несколько минут я не двигаюсь, потом позволяю себе внимательно осмотреться. В комнате я один.
Брус взглянул на мои пальцы и тряхнул головой. Казалось, его вот-вот снова начнет бить дрожь.
Время, которое я проведу у камина в доме молодого Атлейфа или в ограде у Грюнальди.
Ледяной корабль стоит иначе, чем вчера. Вчера он стоял к пляжу бортом, а нынче – кормой к пристани. От досок помоста на его борт снова ведет посверкивающий ледяной трап. От корабля уже не веет холодом, блестящий лед трапа выглядит как стекло и не тает под ладонями.
– Ты никто, ван Дикен, – голос Бондсвифа звучал как шепот, но шепот мощный; казалось, издают его сами горы. – Ты никто из ниоткуда. Ничего не понимаешь. Ты словно капризный ребенок, который все ломает и поджигает для чистого удовольствия, получаемого от разрушения. Даже имя твое ничего не значит. Оно как пердеж. Я ухожу, потому что не желаю смотреть на дело твоих рук. Оно наполняет меня отвращением. Ухожу, потому что пришло мое время.
– «Расседлать, пастись», – объяснял Брус. – Они говорят только ради нас.