– В твой череп воткнута игла, – сказал мужчина и долил себе отвар. Из-за спины моей бесшумно выступил человек в свободных черных одеяниях с капюшоном. Человек с ночью вместо лица. Он выглядел подобно куску тьмы или клочку сажи. Как оживший двигающийся плащ. Поставил на столике большой кубок, полный сверкающих, тонких, словно волос, проволочек. Я увидел очень худую, жилистую ладонь цвета меди, покрытую неглубокими шрамами.
Он снова заставил работать одеревеневшие пальцы. Найти защелку и разложить массивную рукоять казалось превосходящим человеческие возможности.
– А чтоб ты сдох! Чтоб тебя зараза задушила! – орет Бондсвиф загадочно, похоже, не мне, а куда-то в темноту. Встает, продолжая держаться за горло, и отходит в угол, спотыкаясь об инструменты и заходясь свистящим кашлем. Я слышу, как он затворяет тяжелые деревянные двери с металлической оковкой и блокирует их, накладывая в крюки массивный засов.
А потом Н’Гвемба аккуратно прикоснулся к одной из игл.
– Hej, doktore-e-e! Srdce mne bole-e! Na ljubavi nema lijeka, ne pomože apoteka, hej, hej, hej, doktore! Ja – hou!