Мы шли сквозь толпу, но тут никто не падал пред нами на колени. Женщины протягивали руки и либо касались наших одежд, либо пытались поймать их скрюченными пальцами. Чего-то они от нас хотели, но в общем шуме было не разобрать, чего именно.
Кебириец отложил барабан и взглянул на меня жуткими желтыми глазами дикого кота. Прикоснулся кулаком ко лбу и губам, после чего выставил перед собой открытую ладонь. Он все еще сидел на корточках, но почти доставал головой до моей груди. Я подумал: случись что, нельзя дать ему подняться. Он был очень худым, но жилистым, а его узкие длинные мышцы казались твердыми как железо.
Я иду между протянутыми ко мне руками. Так много рук и загривков для пожатия, так много застрявших в горле слов.
Он сидел на деревянном балконе угловой башни, сплетя руки на крестовине балюстрады, свесив ноги в пропасть. Смотрел на затканное туманом озеро и мелкие снежинки, крутящиеся в воздухе. Молчал и выпускал изо рта облачка пара.
Я забросил прут на повозку. Брус привстал на подушках словно бы с возмущением и повернул ко мне блестящую овальную маску.
– Не употребляются тела детей земли, – в его голосе прорезалось отвращение. – Только Праматерь может их пожирать. В этой пище чувствуется присутствие тела рыбы и приправы. Грешные приправы, ослабляющие тело и дух, суть такой же грех для здоровья. Эта пища нечиста и должна быть забрана. Хлеба, сыра и воды хватит для подкрепления тела, а дух принадлежит Матери.