Наша двуколка катилась сквозь толпу, пока мы не достигли площадки перед мостом. Некогда это была большая, округлая торговая площадь, куда сходились все дороги, ведшие сквозь город. Ее окружали постоялые дворы и караван-сараи, а в лавках можно было купить товары из самых дальних уголков империи.
Я выхожу в ворота, ведя Ядрана и неся на плече упакованные сумки. Калитка отворена, на пляже – толпа. Молча смотрят на меня.
Я и понятия не имел, где нахожусь. Повозка катилась плотиной над пустыми гигантскими заводями, тянувшимися по самый горизонт. На ветвях деревьев висели гирлянды сухих водорослей, а из болотистой воды иной раз торчали крыши изб. Мы ехали страной трясин и скал, трактом, который поднимался все выше, к отдаленной цепи мрачных невысоких гор. День был облачным, а потому я даже не понимал, в какую сторону мы направляемся. Вверху кружили, оглушительно вопя, стаи черных птиц.
Н’Гома сидел рядом, заходясь в ужасных рыданиях и посыпая голову песком.
– Ладно, – говорит шакал в кепке. – Сейчас ты уйдешь. Мы посовещаемся и решим. Если решим тебя убить, ты легко все поймешь.
Я должен научиться действовать согласно закону, что есть где-то во мне. Пусть, например, в сердце. И противопоставлять его еще более средневековой контрольной системе – совести.