– Осторожней… – Демчинский ловко спрыгивает, помогая сделать то же самое мне. – Не упадите… Говорю же – около тридцати, было потушено несколько крупных пожаров… Встречный вопрос… – Мичман останавливается, дожидаясь, пока спустится неуклюжий Добровольский. – Вы… Все время боя провели на мостике?!
Громко тикают часы, отсчитывая секунды. На гигантском циферблате стрелка почти опустилась на половину второго. Из распахнутых окон долетает ветерок, колышущий занавески, вместе с производственной речью матросов. Слух присутствующих нежно ласкает: «…Твою мать, подавай, так тебя растак!..» В ответ звучит нечто настолько многоступенчатое, что улыбка невольно растягивает мои губы.
Хоть не бил, и на том спасибо… Хватит уже народ на корабле глушить, про Пучкова лучше вспомни!
– То есть получен мною в две тысячи четырнадцатом году. – Делаю небольшую паузу и немного ехидно добавляю: – От Рождества Христова. – А вот здесь я зря… Выглядит так, будто передразниваю. – Через сто девять лет, господин Матавкин.
Я подозрительно смотрю на лейтенанта, отступая на шаг назад. Сошел с ума? Не выдержал?.. От потери крови заговаривается?..
– Третье. Никакой инициативы в сражении проявлено не было… – Останавливаюсь. «Да что же ты будешь делать! Ничего еще не случилось, а я тут…» – Не будет, точнее! – торопливо поправляюсь. – Ни маневров не будет, ни миноносцы наши никак использоваться не будут!.. – Делаю небольшую передышку. В глазах Рожественского, если я правильно их читаю, сквозит растерянность. – И не то что инициативы, господин адмирал… – возвышаю голос. – Даже плана сражения, кроме как следовать «норд-ост двадцать три», ни у кого не окажется! Вы даже простого совещания флагманов не соберете перед боем!