Молча провожаем их взглядами. Пройдя немного, те резко сворачивают к трапу, исчезая. Туда, где гуляет десантура у фонтана… Через минуту все вместе прибегут. С двоими-то пока справились с горем пополам… А остальные? А будь их не двое, а четверо? Пятеро?!
Рожественский угрюмо молчит. Офицеры сопровождения, отпустив матросика, переминаются возле башни. Так-то лучше… И вообще, кажется, я начинаю тебя немного… узнавать, Зиновий Петрович. Скор ты на расправу, как посмотрю, да отходчив быстро!
Внутренне сжимаюсь: «С виду не самый миролюбивый человек. Я не психолог, но…»
– Об этом тоже станет широко известно… – запинается, – в будущем? – смотрит настороженно. Однако от былой враждебности нет и следа.
– Нет. – Он задумывается. – Разве что Федор видел, он помогал вас раздевать. Но в документы, кажется, не заглядывал. Я почти уверен. А почему вы не хотите… – Он замолкает, но и без того ясно, что он хочет спросить.
В моем понимании корабль в преддверии боя должен жить единым, слаженным, надежно тикающим механизмом! Чтобы в нужную минуту распрямиться всей силой пружин, выдав всю энергию, на которую способен. Здесь же… Мордобой, повсеместная физическая усталость, моральная измотанность от долгого похода… Беспечные строевые офицеры, думающие о портовых девочках. Пьянство матросов, нарушения дисциплины. Никакой подготовки к возможному сражению! И, главное, слепая, ни на чем не основанная уверенность в своих силах. Складывается ощущение, что война для экипажа уже выиграна, дело лишь за малым: торжественно подписать капитуляцию. В Токио, во дворце императора… Если до моего появления именно так считал Рожественский, то… Браво, Зиновий Петрович. Вам отлично удалось передать настроения эскадре. Похоже, что всей, без исключения.