Привалов скривился: речи профессора показались ему обидными и какими-то старорежимными, что-ли.
Саша, наконец, сфокусировал зрение. Ощущение было, будто смотришь через толстое и пыльное стекло. Привалов снова почувствовал всё несовершенство своего тела и тихонько вздохнул.
— Ты о себе чего возомнил, падаль? — сказал Корнеев голосом почти трезвым. — Ты мне, сучёныш мелкий, не нальёшь? Мне? Да я тут один, кто тебя вообще за человека держит. А ты не человек, ты говно ёбаное! Выебок пиздогубый, бля, мамин хуишко, cсыкло ты дрисное. Ссышь, что залупу тебе в ротяру напихают. Запомни, дрочила нищая: пидор — это твой ебаный дед, а хуесос — твой папа. А мамаша твоя, Санёк — ебаная проблядь, которую стерилизовать надо...
— Н-да, — сказал, наконец, Почкин. — И что ты теперь мемекать будешь в своё оправдание?
— А почему на них самих это не действует? Ну, на Хунту, Эдика и прочих? — залюбопытствовал Привалов.
— Н-не знаю, — Саша растерялся. — Ну она же двигается?