– Я… соврала бы, сказав, что нет. Но и соврала бы, сказав, что любит…
Он скинул тулуп и забрался на лежак. Долго ерзал, неспособный найти удобное положение. Брокк не торопил.
И лавандой теперь пахло отчетливо, резко. Брокк хотел пройти по следу, дернулся и… взвыл.
Сверр, который лежит раскинув руки. И Кэри голову устроила на его животе. В животе раздается урчание, а значит, пора домой, там небось к обеду ждут, но вставать не хочется. Ромашек еще осталось дюжины полторы…
Кэри кивает. Болеть ей самой не нравится, а на чердаке прохладно.
Вот она. Белые волосы. Желтые глаза. Бледная кожа и белое же кружево инеистым узором… зима скоро. Какая несвоевременная мысль. Зимой холодно, несмотря на то что в доме топят, пусть и слабо. Тепло живет в каминах первого этажа, в трубах второго, а до комнаты Кэри, на третьем, добирается редко. И поутру стекло и подоконник изнутри покрываются тонкой слюдяной корой. Она тает при прикосновении, а холод щиплет пальцы.