Выстуженная полость металлического ангара, загроможденная поваленными стеллажами, была ярко освещена. Жирная химическая вонь медленно перекатывала маслянистые волны под потолочными лампами. На полу, усеянном осколками бутылок и раздавленными канистрами, ядовито поблескивали многочисленные лужи, не замерзающие, несмотря на ползущий через открытые двери мороз.
За окнами мчащегося по трассе автомобиля чернела выгравированная на холодном железе неба бесконечная вязь переплетенных друг с другом деревьев. Иногда, впрочем, она прерывалась, исчезала – открывая сине-белую, как подмерзшее молоко, пустоту зимних полей. И, словно чтобы хоть немного расшевелить эту унылую безблагодатную неподвижность, Бог рассеивал сверху огромными пригоршнями сухой, как мука, снег.
Олег был один. Он стоял посреди пустой и гулкой комнаты, на удивление чистой, точно здесь только что закончили влажную уборку, – стоял неподвижно в какой-то неловкой позе, точно застигнутый внезапной мыслью. «Чего это он? – удивился Никита. – Сам же установил правило: на Полигоне только тренировки, никакой праздности. Закончил занятия – милости просим на выход…»
– Сынок!.. – прошамкала вдруг бабулька. – Скажи, пусть ружжо уберет этот… Мне в уборную надо, сынок милый! Отпусти бабушку… ирод ты безжалостный…
Иона не испугали и не удивили эти изменения. Напротив – он воспринял их с хищным восторгом, понимая, что сознание его наконец-то соскользнуло в ярь.
Казачок, развернувшись, безо всяких объяснений двинулся за угол ангара.