— Ладно… — Алексей Максимович с силой потер свободной рукой глаза. — Ухудшений хоть нет. Ты в институт, надо думать, не пойдешь уже?
— Хор-роший какой призыв заехал! — вдруг гаркнул прислушивающийся к репликам новобранцев мордатый младший сержант Бурыба. — Все понятливые…
— Вот они им сейчас дадут! — восторженно закричал Виталик. — Сейчас эти уроды узнают, что такое первая ступень Столпа Величия Духа. — Валек! Гляди, что сейчас будет! Валек?
Валька снял очки, отчего глаза его стали большими, выпуклыми и блестящими. Он сосредоточился на сером неподвижном кирпичике, зависшем над потертым линолеумом, мысленно исключив из внимания все остальное. Привычно копошащиеся мысли постепенно затихли, и в голове возникло ощущение той щекочущей невесомости, когда совершенно исчезает осознание окружающего пространства и текущего сквозь это пространство времени.
Позвонить домой, в военную прокуратуру, в комитет солдатских матерей… умолять вытащить его отсюда? Начнутся разбирательства, вопросы-расспросы, выяснения, кто да что… Может быть, накажут кого-нибудь, того же Гуся — и что? Не объяснишь же спрашивающим, что здесь мучают его, Женю Сомика, все.
«А все-таки, в этом кое-что есть, — подумал он. — Одно дело прыгать всю жизнь из профессии в профессию или все усилия свои направить исключительно на то, чтобы взобраться повыше по карьерной лестнице. Другое дело — жить в своем труде так, чтобы все-таки оставить после себя какой-нибудь след… Хотя бы в доброй памяти окружающих…»