Рорик принял то ли гостя, то ли пленника в тесной каморке – вернее, огороженном углу своего терема. Прямо на полу лежали шкуры, на которых конунг, должно быть, спал по ночам. Добраться до него можно было бы, лишь предварительно перебив всю его ближнюю дружину, спавшую в той же зале, где накануне был пир.
Рулевой ощерился и крикнул что-то гортанное на языке, не похожем ни на один, известный Дамианосу. Но точно брошенная махера уже вошла ему в подвздошье, прямо под черного паука.
– Я хочу, чтобы ты меня узнал. Настоящую меня. Помнишь, ты вчера сказал, что мы не боги, потому что смертны, а я промолчала? Ты первый, кому я это говорю… – Она глубоко вздохнула, и Дамианос вдруг понял, что она волнуется – не притворяется, а в самом деле волнуется. – Я никогда не умру, я бессмертна. Что бы ни говорили попы и кто угодно, меня не обманешь. – В ее голосе звучала убежденность. – Разве было когда-то, чтобы меня не было? Я была всегда, сколько себя помню. У меня не было начала. А может ли иметь конец то, что не имело начала?
У края лужайки Дамианос остановился, чтобы насладиться милой сердцу картиной.
Гелия потом рассказывала много историй из своего прошлого, в том числе удивительных. Она была лет на десять моложе Дамианоса, а повидала на своем веку больше, чем он. Женщинам-аминтесам не дают долгих заданий, редко посылают в дальние края. Чаще всего приходится работать прямо в Константинополе или неподалеку. Почти всегда – с мужчинами.
– Этот последний, – сказали гребцы с облегчением. – Перетащим в Ловать, а дале не пойдем. Так князь велел, ты сам слышал.