– Не бить! – Пилат покачал головой, и только благодаря этому на скулу Варравы не обрушилась потертая рукоять солдатского гладиуса. – Я прокуратор, глаза, уши и руки Цезаря на этой земле, и твоя жизнь, еврей, принадлежит мне. Еще раз спрашиваю – кого ты убил?
Никто из них не отступит. Сильва не уйдет до того, как последний сикарий не будет прибит к кресту. А бен Яир…
Перед ним простиралась пустыня. Но не темная и сонная, а шевелящаяся, ворочающаяся на жестком каменном ложе, наполненная светом более ярким, чем свет луны. Костры, костры, костры… Сотни костров. Повсюду костры и факелы. На каждой сторожевой башне – стражник с мечом или луком в руке.
Завидев деньги, корчмарь нетвердою рукою наконец-то поставил миски с кусками рыбы на стол и замер, не веря своему счастью. Пять золотых номизмов с ликом императора Константина Восьмого! Пять настоящих золотых солидов!
Он сделал еще шаг, окунаясь в душное, смердящее сотнями старых смертей болото воспоминаний, в котором была одна особенная, незабываемая, самая страшная для него, видавшего многое. А Иегуда видел много такого, о чем не хотелось ни вспоминать, ни рассказывать.
– Неужели так долго? – спросил итальянец с грустью. – Мне казалось, что мы виделись от силы пару лет назад.