Помимо священника на баркасе было еще четверо монахов с оружием в руках, сидевший на носу отец Морвикус и дрожащий у мачты каторжник — совсем еще молодой, нет и тридцати — жадно глотающий из кружки исходящий паром травяной отвар. Поперек пояса осужденного за убийство обхватывала толстая железная цепь, длиной в шесть человеческих ростов. Другой конец цепи был пущен вокруг основания мачты и прочно прикован. Каторжник был на привязи, подобно бешеному псу.
— Это да — усмехнулся в бороду Койн — Любимое занятие. Но такие вольности они только детям позволяют. К остальным построже относятся. Любят детенышей. И никому обижать их не позволяют. Хе! Древин, помнишь, четыре дня назад, что было?
Единственное чего я не нашел в книге, как бы не старался, так это упоминания о том, что соединенное с человеком "Семя" может излечить его от паралича или еще какого либо недуга. Ничего подобного там не было и я не понял, почему ослепленный горем Кассиус Ван Лигас решил, что это может помочь его обездвиженному сыну. И надо отдать должное — владыка Гангриса несмотря на всю свою одержимость, все же задавался этим вопросом, многократно повторив его на полях книги… а затем зачеркнув оставшиеся без ответа вопросы и глубоко вдавливая перо в бумагу, приписав: "Надо верить!" или же "Это последняя надежда!". Мда…
На этот раз его помощь получили начавшие разваливаться на куски големы и ворота содрогнулись от еще более мощного удара. Закричавший от ужаса начальник стражи кинулся к воротам и всем своим весом повис на засове. Жалкая и нелепая попытка. Следом кинулись остальные стражи. За их спинами десятками зажигались огни факелов и светильников. Раздавались первые тревожные крики поднятых на ноги монахов и священников. Зазвенел голос колоколов — беспорядочный и от этого еще более тревожный. Распахивались двери оружейных арсеналов, заспанные люди торопливо облачались в доспехи и хватали мечи.
— А я дурак! Забыл я! — в сердцах отозвался я, обессиленно опускаясь на лавку — Твою мать! Ну не привык я еще, что у меня глаза ночью светятся! Не привык!
— Они и впрямь больше не шевелятся, господин — тихо произнес стоящий позади Ларни.