С Протом тоже было о чем поговорить. Знал мальчик много, но какими-то урывками и обрывками, хаотичность коих неизменно ставила в тупик прапорщика. Библию и Евангелие Прот помнил чуть ли не наизусть, но почему-то никогда не цитировал, как свойственно большинству глубоко верующих людей. Насчет большого мира, особенно заграничного, мальчик пребывал в глубочайшем невежестве, зато иной раз поражал знанием отечественной истории. То из него вываливались рассказы о крестьянских настроениях после реформы 1861 года, то пересказы ярких воспоминаний какого-то одноногого ветерана о взрывах севастопольских фортов в злосчастном августе 1855-го. Слышал ли он это в действительности или запомнил какие-то свои смутные видения, Прот и сам не знал. Частенько обсуждали смутную и трудную жизнь мальчика сообща, командой. Пашка настаивал на усиленном закаливании и ежедневной гимнастике. Бумажку с рисунками-пиктограммами чудодейственных упражнений он уже успел нацарапать и всучить мальчику. Прот обещал в спокойной обстановке непременно заняться, но сомневался, что приседания помогут ему не сойти окончательно с ума. Похоже, Прот относился к младому большевику, а заодно и к дезертиру-прапорщику, как к большим дитятям. Впрочем, Германа это почему-то совершенно не обижало.
– Пошли вон отсюда! Веди ее, только руками не трогай.
Катя слегка расслабилась. Вот всегда все одинаково, разговариваешь с мужиком нормально, и он в половине случаев такое общение истолковывает как готовность к соитию. Вроде же разумный человек. Еще намеки на свою особую осведомленность делает, гад.
Барышня нырнула навстречу бандитам, именно нырнула, у самого пола, сливаясь с опрокинутым багажом, с телами мертвых бандитов. Темная на темном, лишь волосы мелькнули светлым пятном. Там, где она встретилась с налетчиками, заорали, кто-то выстрелил, зазвенело стекло, в шуме едва слышно захлопал пистолетик, страшно взвыли от боли.
– Добросердечные все, – пробурчала Катя, глотая жирную жидкость. – Монахиня, наверное, тоже уже всех простила. Хорошо быть добрым да милосердным. И царствие небесное обеспечено, и на земле благолепно живется. Кругом другие виноваты. И гадов пусть другие стреляют, и законы пусть глупые устанавливают и решают, как миру жить. А мы что, мы смирением свое возьмем.