Виктор поразился, какое лицо сделалось у Дианы. Как на картине. Даже не на картине — на иконе. Странная неподвижность. Черт, и ты недоумеваешь, то ли это замысел мастера, то ли бессилие ремесленника. Она не ответила. Она молчала, и мокрец тоже молча смотрел на нее, и никакой неловкости не было в этом молчании — они были вместе, а Виктор и все прочие отдельно. Виктору это очень н понравилось.
— Он снова помрачнел. — Соседи заедают, — сообщил он. — А я что? Я ж не знал ничего…
— Апокалипсис, — проговорил Виктор, чтобы что-нибудь сказать.
— Так страшно! — сказал солдатик, оживившись. — Вам то что, а я там натерпелся… Стоишь на посту ночью, а он вылетит из зоны, глянет на тебя сверху вниз и дальше… Капрал у нас один даже запачкался… Капитан все говорил: привыкнете, мол, служба, мол, присяга, мол… Ни фига не возможно привыкнуть. Давеча вот один приятель сел на крышу караулки и смотрит… а глаза-то ведь не человечьи, красные, светятся, и серой от него ну прямо так и несет… — Солдатик вынул руки из рукавов и перекрестился.
— Упаси бог. Я хочу только сказать, что это было бы естественнее.
— Ну, это ты зря, — сказал Виктор. — Больной несчастный человек, — — сегодня он, завтра ты. Мы с тобой сейчас пойдем и выпьем, а его в лепрозорий повезли.