– Соображаю, товарищ майор. В сгоревших машинах нет трупов солдат. И оружия нет. Ничего нет. Вообще. Как будто испарились.
– Ну, если командир батальона настаивает…
– Нашел, значит? – Харченко тяжело опустился в кресло, поерзал, устраиваясь поудобнее.
– И не спорь с прокурором дивизии! А то у меня – ух как! – и полковник показал кулак. Волосатый такой. Танкист и не думал спорить. Только головой кивнул.
Руководитель проекта решил прекратить эксперимент раньше времени, когда Кристина Маслач, студентка, не знакомая прежде с экспериментом, выразила протест против устрашающих условий тюрьмы после того, как она пришла туда провести беседы. Зимбардо упоминает, что из всех пятидесяти свидетелей эксперимента только она одна поставила вопрос о его соответствии морали. Хотя эксперимент был рассчитан на две недели, через шесть дней он был прекращен…
Потом они долго сидели и молчали, смоля одну за другой смешные, не угрожающие здоровью сигареты потомков. И у каждого перед глазами проплывали картинки своих воспоминаний. Харченко продолжал стоять насмерть где-то под Воронежем с двумя «максимами» против пехотной дивизии вермахта, а Крупенников все полз и полз под Синявино навстречу немецкой самоходке со связкой гранат в руках. Война, на которой ты был, никогда не кончается. И ты все равно будешь пытаться довоевать за друга, за память, за Родину. Война – она в крови… своей – и чужой…