— Это место зарезервировано для меня, — угрожающе прошипела я.
Его губы на обветренном лице были поразительно алого оттенка того, что отец именовал «сангвиническим темпераментом», и я наблюдала, как он вытирает слюну, брызгавшую вместе с его сердитыми словами.
Когда мы летели над хауортской дорогой, я первый раз заметил церковь на вершине крутой центральной улицы, затем, в ста ярдах за ней, за церковным кладбищем, знакомые очертания дома священника, где жили Бронте. Он был в точности такой, как я всегда представлял его себе: темные испещренные пятнами камни и пустые окна.
— Я не могу быть уверена, — ответила я. — В чем я могу быть уверена, так это в том, что викарий потерял зажим в прошлый четверг, потому что он сказал мне об этом…
— О, прекрати, Руперт. Тони имеет полное право указать тебе, когда ты переходишь черту. И внемли мне, Руперт, на этот раз ты действительно переступил черту, и весьма. Все это очень хорошо — разворошить осиное гнездо и затем уклониться от критики, отправившись давать уличные представления. Так ты всегда поступаешь, верно? Но на этот раз ты как минимум обязан вежливо выслушать его.
Дом священника в Хауорте находился меньше чем в десяти милях к северо-западу, и с нашей скоростью, составлявшей триста миль в час, полет займет меньше двух минут.