– Я сейчас за командой идти хочу. – с заметным облегчением начал рушить неловкое молчание Игнатий. – Пока то, да пока се – к часу дня вернусь.
«Дурной рыбой» назывался трактир почище рюмочной. И публикой почище, без откровенных забулдыг, и обстановочной. Здесь и прокисшим пойлом не воняло, как в прошлом заведении, и огрызки по столам не валялись, и вели себя здесь прилично. Относительно, конечно, но под стол никто не сползал, да и вышибал вроде не было видно. Если «Рюмочная» была, по всему видать, финишем жизненного пути, то «Большая рыба» – одной из первых ступенек на этой ведущей вниз лестнице нравственности.
Широкая набережная гавани как стеной была огорожена узкими и высокими, по ширине всего в три окна, каменными домами, прижавшимися друг к другу боками, как в старом Амстердаме или каком другом ганзейском городе. На самом деле никакого подражательства, как я думаю, просто всем хочется втиснуться сюда, на первую линию, вот и толкаются боками.
– А почему меня не изолируем? – задал я, пожалуй, самый важный вопрос.
– Три дня, примерно, как ветер будет. Тут лучше у Игнатия спрашивать.
– Помню… по карте помню. Это мы часа три уже идем?