У матери ледяное, замкнутое, гордое лицо. Она не принимает сочувствия.
Немного кофе выплеснулось от того, что Данилов хохотал как сумасшедший, и он опять пристроил кружку на стол.
Ничего не было в кучах битого стекла — ни визитных карточек, ни бумажника с адресом, — только островки чужой подсыхающей крови, от запаха которой все внутренности завязывались в узел.
— Подавай на кого хочешь. Меня просили — я передал.
— Данилов, ты гений. Правда. Остановись, я выйду посмотреть.
Танина бабушка говорила, что хорошего человека улыбка должна непременно красить. Шефа улыбка нисколько не красила. Лицо становилось безжизненным, как будто стянутым в нелепую маску.