— Он сказал, что готов тебя подлечить, предоставить отдельную палату и самые лучшие условия. Ты должен в конце концов взять себя в руки, это невозможно!
— Да-да, Лобов, точно! — воскликнула Ира радостно, и Данилов вдруг пришел в раздражение — зачем ему секретарша, которая не помнит никаких фамилий?! — Еще кто-то звонил, вот только вы ушли, но я по голосу не узнала. Я спросила, что передать, а там… ничего.
У него Марта, а внутри у нее маленький, мягкий, пузатый, скрюченный ребенок. Их с Мартой ребенок. Данилов ни разу не подумал, девочка это или мальчик. Ему было все равно. Он так и думал об этом — ребенок.
Данилов собирался к Венику очень долго, старательно растягивая ставшее резиновым время. Он долго выбирал свитер, долго надевал его, долго рассматривал свою физиономию в зеркале, прикидывая, побриться ему или не стоит. По правилам в воскресенье можно было не бриться, но визит к Венику требовал соблюдения этикета и нарушения правил.
— Тот, кто устроил погром. Откуда он знал, что я приеду не к девяти утра, а к началу одиннадцатого? Откуда он вообще узнал, что я приеду? Вся декорация имеет смысл только в случае моего присутствия в ней. Если бы я не приехал, заставать на месте преступления было бы некого. Откуда он узнал?
— Я не могу, — повторил Данилов, понимая, что это ничего не изменит, — я не могу выступать. Моя мать об этом отлично знает.