— Меня? — почему-то удивился милицейский. — Меня зовут Патрикеев Владимир Иванович. Капитан Патрикеев. Там, — он ткнул рукой в сторону стеклянной перегородки, за которой толпился народ и всхлипывала Ира, — мои сотрудники, а моя контора на Басманной. Удостоверение хотите?
Пыхтя, он слез со своего вращающегося стула и взял толстую солнечную желтую грушу из плетеной корзины, что стояла на круглом столике. Данилов впился зубами в глянцевый налитый бок, и сок потек по подбородку и стал капать на белую манишку, и он старательно и аккуратно отряхивал его растопыренной пятерней.
Когда понял, стало легче и проще. По крайней мере, он перестал спрашивать себя, почему его никто не любит.
— Он сказал, что готов тебя подлечить, предоставить отдельную палату и самые лучшие условия. Ты должен в конце концов взять себя в руки, это невозможно!
— Да-да, Лобов, точно! — воскликнула Ира радостно, и Данилов вдруг пришел в раздражение — зачем ему секретарша, которая не помнит никаких фамилий?! — Еще кто-то звонил, вот только вы ушли, но я по голосу не узнала. Я спросила, что передать, а там… ничего.
У него Марта, а внутри у нее маленький, мягкий, пузатый, скрюченный ребенок. Их с Мартой ребенок. Данилов ни разу не подумал, девочка это или мальчик. Ему было все равно. Он так и думал об этом — ребенок.