Она знает, как он думает, как молчит, как отчетливо выговаривает слова, когда сердится, какие предпочитает галстуки и что ест на завтрак, и это нисколько — даже чуточку! — не приближает их друг к другу.
— Неужели? — удивился Данилов. — Не помню.
Сотрудникам было запрещено говорить о заказах. И хотя Марк бывал в офисе, они проболтаться не могли. Или могли?
— Дальше, дальше, — сказал Тарасов, когда Данилов взглянул на подъездную дверь, в которую входил много лет и которую редко вспоминал. Ничего хорошего не было за этой дверью, только трудное, холодное, одинокое детство за роялем.
Когда он женился, ему было тридцать. Когда спустя три года ее хоронили, Данилову стало шестьдесят.
— Потому, что у меня должна быть свобода действий. Пока я за тебя боюсь, никакой свободы у меня не будет.