Натиск был нешуточный, огонь плотный, но Мазур пока что не фиксировал потерь в собственных рядах, и это было прекрасно…
– Не бери в голову, – сказал оказавшийся рядом Лаврик, словно прочитал его мысли.
Только когда она завалилась на вишнево-белое смятое покрывало, замерла с угасающими глазами и совсем несерьезной на вид дырочкой в аккурат над переносицей, когда на два голоса страшно заорали голые близнецы, и один упал на колени, словно отталкивая обеими руками что-то невидимое, когда генерал Асади рывком дернул вниз его руку и вытянул револьвер из вялых пальцев, Мазур понял, что натворил, сообразил, что все произошло на самом деле, что выстрел был, что в комнате стоит острый, тухлый запах пороховой гари, а его жена мертвая, потому что он ее только что застрелил.
Мазур коснулся нагрудного кармана, где ощущалось что-то твердое – оказалось, он ненароком, чисто машинально сунул туда оба микрофончика, а генерал, пребывая в столь же раздрызганных чувствах, не заметил исчезновения вещдоков. Ладно, потом верну…
Он неловко сунул Мазуру в руку толстый конверт, поднялся и почти выскочил из бункера, попытался притворить за собой дверь как можно деликатнее, но она все равно лязгнула, словно несмазанный, затянутый ржавчиной винтовочный затвор.
Мазур задумчиво смотрел на розовеющую полоску неба. Давно прошли те времена, когда посвященность в суперзакрытые государственные и военные тайны вызывала у него восторг и ликование.